Чуть свет, с собакою вдвоем - Страница 95

Снаружи Брайан Джексон курил, привалившись к капоту «авенсиса». Молча поприветствовал их, взмахнув сигаретой.

— А это кто? — шепнул Гарри Рейнольдс.

— Да никто, — сказала Трейси.

— Ну, хорошей вам жизни, суперинтендент, — сказал Гарри Рейнольдс.

— Я уж постараюсь.

21 марта 1975 года

Двухлетка! Обворожительная малютка, в пижамке, крепко спит в старом грязном одеяле. Что случилось — несчастье? Рэй Стрикленд бледен как мел, будто увидел страшное.

— Входите, холодно же, — сказал Иэн.

Он провел Рэя в гостиную, усадил, налил громадный стакан виски. У Рэя так тряслись руки, что не удавалось поднести стакан к губам.

— Что случилось, Стрикленд? — спросил Иэн.

Он стоял на коленях, проверял, цела ли девочка, не поранилась ли. Китти гордилась — ее муж профессионал.

— Кто это, Рэй? — спросил Иэн, но Рэй лишь затряс головой.

— С ней все нормально? — спросил он, и Иэн кивнул:

— Похоже на то.

Китти забрала девочку у Рэя, завернула в чистое одеяло.

— Ну вот, — сказала она, — тепло, светло, и мухи не кусают.

Девочка не шевельнулась. Вес ребенка, его тяжесть — как это прекрасно. Вот бы она принадлежала Китти, вот бы обнимать ее каждый день. Китти Уинфилд смахнула прядь волос с лица спящей дочери.

— Возьмете ее? — спросил Рэй.

— Возьмете? — повторила Китти. — На ночь?

— Насовсем.

— Мне? Насовсем? Навсегда? — спросила Китти.

— Нам, — сказал Иэн.

Через пару недель за красивым домашним ужином при свечах Иэн налил ей вина и сказал:

— Мне предложили работу в Новой Зеландии, и я решил, что разумно согласиться.

— Ох господи, ну конечно, милый, — сказала Китги. — Замечательно. Все бросить, начать заново, там нас никто не знает. Какой ты умница.

* * *

Чума их разрази, как воют! В голове ревут бурные воды. Тилли выбежала из коттеджа «Синий колокольчик», села в машину и умчалась; в ушах звенели оскорбления Саскии. Хотелось домой. Домой надо поездом, поезда — на вокзале, вокзал — в Лидсе. В Лидсе с Тилли приключилось что-то ужасное, но ни за какие блага в мире она не вспомнит, что это было. Ребенок. Ребенок, бедная, бедная крохотуля. Черный малыш в снегу. Ее маленький черный младенец.

Она поцеловала своего нигерийского красавца на станции «Лестер-сквер», и он сказал:

— Хочешь, я сегодня зайду, можем в кино сходить, поужинать?

— Это будет замечательно, — сказала Тилли.

— Я зайду, — сказал он. — Часов в семь.

Весь день она думала о нем, размышляла, что надеть, как уложить волосы. На репетиции от нее не было проку, но какая разница — у нее екало сердце. Вернулась домой к шести, впопыхах собралась и встала у окна, глядя на улицу, высматривая, когда мелькнет ее новый красавец-мужчина.

Так и стояла — и в восемь, и в девять. В десять поняла, что он не придет. Поняла, что он не придет никогда.

Лишь потом она узнала, что он заблудился. Не записал адрес, думал, легко найдет дорогу, но, очутившись в Сохо, перепутал улицы. Бродил туда-сюда, обходил дома, искал что-нибудь знакомое, напоминание о том, где он был накануне. Даже в двери звонил, но я у него кожа неправильного цвета, и ему давали от ворот поворот — кроме тех дам, у которых карточки с именами над звонком. Около полуночи он сдался и пошел домой.

Назавтра он снова отправился на поиски. Обошел театры, расспрашивал, и в одном театре кто-то отправил его к Фиби — та как раз готовилась к дневному спектаклю «Пигмалион». Фиби он вспомнил — видел на приеме в посольстве. Она сказала, что да, знает Тилли, собственно говоря, Тилли — ее лучшая подруга, рассказала ей об их «приключеньице» и:

— Боюсь, у меня дурные вести, — сказала Фиби, искренне прижимая ладонь к сердцу — там, где было бы сердце, если б оно у Фиби имелось. В отрезвляющем свете дня, сказала Фиби, Тилли поняла, что больше не хочет его видеть. Это была ошибка, ее занесло. — Понимаете меня? — спросила Фиби; он понимал. — Мне так жаль, — сказала Фиби. — Уже звонок, мне пора.

— Я это сделала ради тебя, — сказала Фиби, сидя у ее койки в больнице. — Ты иногда ужасно глупишь. — Мозги у Тилли были да сплыли. — Все равно это закончилось бы катастрофой.

Это и закончилось катастрофой.

Окрепнув, Тилли пошла в нигерийское посольство — нужно перед ним извиниться, объяснить, какая у нее коварная подруга. Ну и что сказать дежурному в приемной? «У вас тут работает Джон?» Дежурный поглядел на нее почти презрительно, примерно как медсестры в больнице, и ответил:

— У нас тут работает несколько Джонов. Мне нужно знать фамилию.

И что ей было делать? О, этот вопль отдался / Мне прямо в сердце! Раздавленная, она под дождем побрела домой. Видимо, оба они чересчур легко сдались. Вот как принцесса Маргарет и капитан Таунсенд. Долг поперед любви. Какая чепуха. Любовь всегда главнее. Можно подумать, принцесса Маргарет была необходима стране. Ерунда, совсем наоборот.

Может, она сохранила бы ребенка, не потеряй она его отца. Может, во всем виноваты нервы. Она уже покупала вещи — варежки, пинетки. Одну варежечку годами носила на дне сумки, пока варежечка не рассыпалась. Глупо, что тут скажешь.

От вокзала в Лидсе волосы дыбом, столько народу носится туда-сюда, все мрачные, все опаздывают на поезд, все злятся на себя и на всех остальных. Толкаются, пихаются. Кто их только воспитывал!

Башенки, увенчанные облаками, роскошные дворцы. Это ведь все притворство? Реальность — ничто. Слова, все сделано из слов, потеряла слова — потеряла мир. Повсюду только буря воет. В море, на крепком ветру. Люди в траулерах, тела по спирали погружаются в ледяные воды — их храбрые кораблики сбиты торпедами. Вниз, вниз, вниз, до самого дна. В глазницах жемчуг замерцал. Сокровища морских глубин.