Чуть свет, с собакою вдвоем - Страница 30

Но сегодня ни кроличьих полек, ни мышиных кадрилей, лукавый мистер Лис не покоряет целый курятник — тишина так глубока, так темна, словно звучит иное измерение, а не выключили шумы в этом.

Тилли неуклюже выкарабкалась из постели, подошла к раскрытому окну. Раздвинула занавески — надо же, в окне спальни коттеджа напротив горела свеча. Иисус велит сиять чистым ясным светом. У кого-то бдения, кто-то сигнал подает? Поздно ложатся, рано встали? В свече прочитывался некий смысл помимо огня, но Тилли его не понимала. Как свеча в ночи гореть и светить при этом.

Потом невидимая рука взяла свечку и унесла от окна. Полыхнули тени, зависли по стенам, и комната вновь погрузилась во тьму.

Снова проснулась. Бежала за маленькой девочкой, все бежала, бежала, по бесконечным коридорам, вверх-вниз по лестницам, никак не могла догнать. А потом она стала маленькой девочкой и держала за лапку крольчонка. Они бежали что есть духу, рука в лапе, спасались от гигантской трески. Треска плыла по воздуху, гибкая, сильная, серебристое тело хлыстом билось об углы на поворотах. Вот ведь чепуха какая — поневоле задумаешься, откуда берутся сны. Крольчонок ужасно закричал, когда большие уродливые губы трески сомкнулись на его хвостике. Крольчонок, поняла Тилли, — это ее ребенок. Тот, которого она потеряла много лет назад. Проснулась, услышав, как чей-то голос произнес: Кто-то ведь должен помочь, Матильда. Треска, что ли, заговорила? С таким светским акцентом — от трески не ожидаешь светского акцента. Конечно, не ожидаешь, что треска вообще заговорит. Лишь снова задремывая, Тилли поняла, что это голос преподавательницы из театрального колледжа Фрэнни Эндерсон.

* * *

Трейси выудила из сумки венские трюфели. Купила в «Торнтонсе», в прошлой жизни. В жизни иной. До Кортни. До эры Кортни.

Включила телевизор. Трюфели растаяли и слиплись. На вкус, впрочем, такие же — главное не смотреть. «В Британии есть таланты» давно закончились. Она поискала кино по кабельному — из пристойного нашелся только неуместный в текущем сезоне «Эльф». «Эльфа» она записала на «Скай-плюс» для Кортни. Нажать красную кнопку «запись» — все равно что слово дать. Они, конечно, тут не задержатся и посмотреть не успеют, но ведь важно внимание.

Если б жизнь Кэрол Брейтуэйт не оборвалась так внезапно, она бы, может, сидела сейчас на диване, задрав ноги, со стаканом и сигаретой, листала бы шестьсот каналов, не находя ничего достойного просмотра. Вряд ли в прошедшие годы ей выпала бы интересная жизнь — но кому она выпала? Однако Кэрол Брейтуэйт давно умерла. Казалось бы, исчезла навеки — но нет, имя-то осталось. Дверца шкафа распахнута, коробку вытащили, подняли крышку. Зачем Линде Паллистер говорить о Кэрол Брейтуэйт?

Линда всю жизнь проработала в службе опеки, наверняка повидала худшее, на что способны люди. Трейси видела худшее, да еще с горкой. И все, что видела, ее замарало. Грязь, одно слово — грязь. Массажные салоны и стрип-клубы — это еще цветочки, а ягодки — жесткие DVD, на которых люди совершают друг с другом невыразимое. Безнравственность любого сорта — мозг плавится. Молоденькие девчонки, продающие души вместе с телами, дешевые бордели и сауны, невероятные пороки, девчонки на крэке, за десятку готовые на все. На что угодно. Арестовываешь девочек за приставания, видишь, как они возвращаются прямиком на улицы; иностранки, которые думали, что едут работать официантками и няньками, а оказались под замком в убогих номерах, целыми днями обслуживают одного мужчину за другим; студентки, работающие в «клубах для джентльменов» (ха!), чтобы расплатиться за образование. Свобода слова, либеральные доброхоты, права личности — пока больше никто не страдает. Бу-бу-бу. И вот до чего дошло. Рим при Нероне.

Зло ведь не знает границ. Что тут поделать? Начать с одного ребенка.

1974 год: канун Нового года

Ужин с танцами в «Метрополе», все в смокингах. В помощь каким-то детям — больным, глухим, слепым. Рэй Стрикленд так и не разобрался — знал только, что дорого.

— Благотворительность начинается дома, — говорила его жена Маргарет. Рэй не совсем понимал. Маргарет была женщина добрая. — Пасторская дочка, — говорила она. — Нас учили, что мы обязаны помогать тем, кому повезло меньше.

— Мне, значит, шутил Рэй.

Маргарет сама из Абердина. Познакомились десять лет назад, как-то вечером, в отделении скорой помощи — Рэй еще носил форму и допрашивал какого-то пьяного, который с кем-то подрался. Маргарет была медсестрой, приехала стажироваться в Святом Иакове, хотела «посмотреть Англию». Рэй сказал, что Лидс — это еще не Англия, хотя сам дальше Манчестера пока не бывал. До знакомства с ним Маргарет планировала уехать миссионеркой во тьму далеких земель. Потом они решили пожениться, и все — он стал ее миссией, ее личной тьмой далеких земель.

Ухаживая, он обычно встречал ее после дежурства, и они заскакивали в старую «Кладбищенскую таверну» через дорогу что-нибудь выпить. Таверну сто лет назад снесли. Рэю половинку легкого «Тетлиз», Маргарет — лимонадный шенди, для нее тогда радикальный, ибо воспитывали ее в воздержании. Рэя, разумеется, тоже — западный йоркширец, методист, в молодости подписал клятву и все такое. Клятва давно нарушена.

В другой жизни Маргарет была бы святой или мученицей. Не в плохом смысле — не так, как знакомые мужчины говорили про жен: «Святую из себя корчит» или «Тоже мне мученица, жертва хозяйства». Рэй ценил ее доброту. Надеялся, что эта доброта передастся и ему. Каждый вечер ему чудилось, будто днем он потерпел неудачу.